Колебания повозки стали напоминать покачивания корабля или люльки. Маати расслабился, его сознание ускользало. Он почувствовал, как его тело тонет в досках под ним, услышал треск и громыхание колес. Сердце билось медленно и ровно, как барабан на постоялом дворе. Судя по звуку, оно было здоровым.

На самом краю сна, он представил себе, что способен двигаться между пространствами и пронзать мир, и в один шаг оказался рядом с Отой-кво. Он вообразил гнев, страх и бессилие Оты. Эту фантазию Маати культивировал много лет, и привычно прошел через все ее стадии. Вот Маати объявляет себя поэтом, представляет женскую грамматику и андата. Униженный Ота бормочет извинения и скромно удивляется, что мир вокруг стал нормальным. Долгие годы Маати вел себя к этому мгновению. Он пожертвовал десятью женщинами, каждая из которых заплатила страшную цену за неудачное пленение.

Сейчас он рассматривал эту фантазию так, словно ее придумал кто-то другой. Бесстрастно, холодно, вдумчиво. Он не чувствовал ничего — ни разочарования, ни сожаления, ни надежды. Словно он опять стал мальчиком и подошел к переливающемуся насекомому, насаженному на булавку. Очаровательному, великолепному и опасному.

Почти заснув, он не чувствовал, как крохотное тельце медленно подбирается к нему, пока оно почти не оказалось у него в руках. С рефлексом человека, который нянчил младенца — давно не использованным, но не забытым, — он прижал ребенка к себе.

— Ты должен убить ее, — прошептал тот.

Глава 21

Ота стоял на развалинах западного сада школы. Полстолетия назад он стоял на том же месте, крича на мальчиков не старше десяти зим. Унижая их. Именно здесь, в приступе мальчишеского гнева, он заставил маленького мальчика есть землю. Тогда ему было двенадцать, но он помнил все с резкой ясностью, помнил юные глаза Маати и руки с волдырями, слезы и извинения. С этого происшествия началась карьера Маати, как поэта, и закончилась его собственная.

Каменные стены школы оказались ниже, чем он помнил. С другой стороны, вороны, сидевшие на сильных голых ветвях деревьях, были знакомы, как враги в детстве. Мальчиком он ненавидел это место. Оно изменилось, как и он сам, но ненависть никуда не делась.

Ашти Бег рассказала им о тайной школе Маати. О причастности Эи и остальных. О двух женщинах, по имени Кае, и еще одной — доверенной подруге Ашти Бег, — по имени Ирит. И о новом поэте, Ванджит. Ашти Бег сбежала из школы, спасаясь от невероятно опасного поэта и мнимого ребенка, андата Слепота. Он же Ясность-Зрения.

Через три дня после того, как Эя оставила ее в одном из предместий, она, без всякого предупреждения, потеряла зрение. Ванджит отомстила ей за выдуманное пренебрежение. Пылающая местью Ашти Бег предложила привести Оту к ним всем. Под покровом ночи, если он хочет.

Не было необходимости. Ота знал дорогу.

Стражники пошли первыми, незаметно выскочив из маленького укрытия, которое смогли найти. Но они не нашли никаких признаков жизни, и обнаружили только саму школу — чистую, починенную, ухоженную и пустую. Они опоздали, ветер и снег стерли все следы того, куда направились Маати, Эя и другие женщины. Включая нового поэта.

Идаан вышла из здания и решительно пошла к нему. Ота видел еле заметные клубы ее дыхания. Он принял позу приветствия. Она казалось слишком официальной, но он не смог придумать подходящей и не хотел говорить.

— Они, похоже, уехали до того, как ты приехал в Патай, — сказала Идаан. — И они почти ничего не оставили. Несколько кувшинов с солеными орехами и сухой сыр. В остальном все соответствует тому, что рассказала Ашти. Кто-то был здесь в течение нескольких месяцев. Кухню активно использовали. Могилы еще свежие.

— Сколько мальчиков умерло здесь, как ты думаешь? — спросил Ота.

— Во время войны или тогда, когда этим местом правил дай-кво? — спросила Идаан и продолжила, не дожидаясь его ответа. — Не знаю. Меньше, чем умерло в Гальте с тех пор как ты и… другие покинули Сарайкет.

Она запнулась, упоминая Даната. Он не в первый раз видел, что она не любила произносить его имя.

— Мы должны найти их, — сказал Ота. — Если мы очень скоро не изменим положение, Верховный совет никогда не простит нас.

Идаан улыбнулась. Странная выражение, как у тигрицы, ласковое и хищное, одновременно. Она внимательно посмотрела на него, увидела его замешательство и пожала плечами:

— Извини, но ты говоришь так, словно еще есть Верховный совет. Или народ, который назывался гальтами. Если Ванджит сделала это для всего мира — а кажется, так оно и есть, — каждый город, городок и деревня ослепли несколько недель назад. Зима еще не настала, но уже достаточно холодно. И даже если собрали какой-то урожай, это поможет только тем, кто на фермах. Слепой вряд ли дойдет от города до города без помощи зрячего, я уже не говорю об этих суповых горшках на колесах.

— Они найдут способы.

— Некоторые из них, может быть, — согласилась Идаан. — Но завтра их будет меньше. И на следующий день. И на следующий. Все это не имеет значение. Сколько бы их ни было, они больше не гальты.

— Вот как? Тогда кто они?

— Выжившие, — сказала Идаан, из ее голоса исчезли любые юмористические нотки. — Просто выжившие.

Они постояли в молчании, глядя в никуда. Вороны оскорбляли одна другую, взлетали в воздух и опять садились. Ветер пах новым снегом и обещанием мороза.

Стражники разбили лагерь внутри каменных стен. Кухня нагрелась, запах кипящей чечевицы и свиного жира наполнил воздух. Ана Дасин и Ашти Бег сидели рядом, говоря на ветер. Ота пытался не смотреть на двух слепых женщин, но обнаружил, что не в состоянии отвернуться. Их лица приковали его внимание. Выражения и жесты, адресованные в никуда, были странно интимны. Словно, брошенные в личную тьму, они потеряли способность что-то скрывать. Гнев Ашти Бег был врезан в линии, обрамлявшие рот. Напротив, каждое движение Аны, каждая ее улыбка выдавали неожиданное спокойствие. Перед ними лежали три пустых тарелки, свидетельство аппетита Аны. Их голоса не выдавали ничего, зато лица и тела были более чем красноречивы.

Солнца село, внутрь проник холод. Он, казалось, струился из стен, высасывая тепло и жизнь, как беспокойный дух. Эту ночь они проспали под защитой школы. Ота занял широкую комфортабельную комнату, когда-то принадлежавшую Тахи-кво, его первому и самому нелюбимому учителю. Он накрылся шерстяными одеялами, тяжелыми и толстыми. Ночной ветер пел пустую песню, ее бессловесные куплеты доносились сквозь ставни. Из очага лился призрачный мигающий свет, мысли Оты разбежались.

Было неприятно думать, что здесь находилась Эя. И не только потому, что она злилась на него, что она выбрала свою дорогу и не ту, которой он отдавал предпочтение. Все это, конечно, тоже было правдой, но это место являлось частью его жизни, а не ее. Эти двое не соответствовали друг другу. Он попытался представить, что мог бы сказать ей, если бы застал здесь ее, Маати и других студентов маленькой школы.

И он никому бы не признался, что испытал облегчение, не сумев поймать их.

Тени очага стали плотнее, сложились в присевшую фигуру. Иллюзия, он знал это. Уже не в первый раз сознание обманывало себя, представляя Киян после ее смерти. Он улыбнулся призраку жены, но мечта о ней уже растаяла. Знак, и, поскольку он был предназначен для него и создан его сознанием, совершенно объяснимый. Если убийство дочки будет ценой за спасение мира, тогда мир может умирать. Но знание не принесло утешения.

Утром его разбудил усмехающийся Данат. Кусок бумаги болтался в руке парня, как мошка, когда Данат распахнул ставни и дал свету утреннего солнца войти внутрь. Ота мигнул, зевнул и нахмурился. Наполовину забытые сны быстро растаяли. Данат сел в изножье койки Оты.

— Я нашел их, — сказал Данат.

Ота сел, сложив руки в позе просьбы об объяснении. Данат протянул ему бумагу. Почерк был незнаком, буквы написаны шире, чем обычно, и более мягко обрисованы. Ота взял лист и потер глаза, чтобы прочистить их.